– Как продвигается труд Ваш по российской истории?

– Слава Богу, из болезней я теперь выбрался. Летописи изучаю, хронографы, документы древние. «Повесть временных лет» славного нашего летописца Нестора – бесценный источник для всякого отечественного историка. Но и Нестор порою позволял себе угадывать в хронологии, в названии мест. Да переписчики от себя добавляли. Надобно ко всему критически относиться.

– В истории отечественной преданий и побасёнок немало, – подметил Сергей Львович.

– Да, Серж, – согласился Карамзин. – К примеру, сказ о том, будто при великом князе Киевском Святополке король польский Болеслав Храбрый мечом Золотые ворота разрубил, – чистейшая небылица, конечно. Потому самым тщательнейшим образом первоисточники ищу в древлехранилищах и библиотеках, сопоставляю их. Приобрёл и сам кое-какие документы и книги, необходимые для того. Известный наш коллекционер граф Алексей Иваныч Мусин – Пушкин передал два десятка необходимых мне рукописей, и в их числе пергаментный сборник 1414 года с житием святого Владимира. Подошёл я ныне к введению христианской веры на Руси.

– А что житие равноапостольного князя? Там о крещении Руси легендарного тоже, пожалуй, немало?

– Предание о крещении Руси летописца нашего Нестора с другими источниками в главном согласуется. Истина российского посольства в страну католиков и в Царьград подтверждается одной греческой рукописью. Вот послушайте, – Карамзин взял тетрадь и стал читать свою выписку, переведённую им на русский язык:

– «Князь российский, желая узнать лучше христианскую веру, отправил послов в Рим. Там с великим любопытством осматривали они украшение храмов и старались разведать всё, что касается до священнослужения: видели и патриарха римского, именуемого папою; приняли от него дальнейшие наставления, возвратились в отечество и донесли обо всём государю, склоняя его в пользу римской веры. Но бояре княжеские, которые дали ему совет исследовать веры, говорили: «Нет, государь, надобно прежде узнать веру греков. Сказывают, что Константинополь ещё знаменитее Рима, пошли и в Грецию тех же людей, да изберём лучшую из двух вер христианских». Благоразумный князь отправил в Царьград упомянутых четырёх мужей, которые объявили тамошнему императору Василию Македонскому причину сего многотрудного путешествия. Он с радостью дал им некоторых людей учёных, чтобы показывать всё любопытное в городе и ответствовать на их вопросы. Россияне пришли наконец в славнейшую и великолепную церковь святой Софии, когда совершалась в ней торжественная служба в день святого Иоанна Златоустого или Успения Богородицы, не могу сказать наверное. Послы с любопытством осматривали храм и наблюдали чин служения. Видя множество светильников и внимая пению святых гимнов, они изумились…»

Николай Михайлович сделал небольшую паузу, перелистал страницу и продолжил:

– Здесь неверно только прозвание императора Василия Багрянородного. Послушайте дальше: «Возвратясь в Россию, они сказали государю: «Нам показывали много великолепного в Риме, но то, что мы в Константинополе видели, превосходит ум человеческий». А вот как Нестор передаёт слова послов: «Всякий человек, вкусив сладкого, уже имеет отвращение от горького. Так и мы, узнав веру греков, не хотим иной». В деталях различия есть, но суть одна. Оба документа свидетельствуют, что святой Владимир принимал решение о введении веры православной не самодержавно, а совет испрашивал у бояр да старцев. Это видится мне особенно важным.

– Очень интересно. С нетерпением ждём плодов великого труда Вашего, – сказал Сергей Львович.

Тут он обратил, наконец, внимание на Сашу. Мальчик давно забыл о своих солдатиках и увлечённо внимал разговору взрослых, с любопытством глядя на Карамзина широко раскрытыми голубыми глазами.

– Саша – то Вас как слушает! – заметил отец.

– Историк будущий! – улыбнулся Николай Михайлович и продолжил полушутя – полусерьёзно: – А может, и писатель. В 1799 году вычитал я в предсказаниях знаменитого Нострадамуса, что таковой у нас скоро появится. Впрочем, мне пора. Катерина Андревна заждалась, верно.

– Всегда рады видеть Вас в нашем доме. Вот и книга для Вашей супруги. Кланяйтесь ей от нас.

– Премного благодарен.

– Оревуар, мсьё, – вежливо попрощался Саша.

Отец вышел провожать гостя. Во дворе под присмотром гувернантки гуляла Оля. Она качала на руках завёрнутую в шаль большую куклу, как вначале показалось Николаю Михайловичу. В присутствии англичанки Карамзин поздоровался с нею и с девочкой на английском языке. Оля сделала книксен и также приветствовала гостя по – английски. Подойдя поближе, он увидел, что девочка баюкает вовсе не куклу, а Жужутку. Моська блаженно дремала на руках юной хозяйки.

– А что это личико у твоей «детки» такое тёмное? – шутливо спросил Карамзин, переходя на русский. – Мыться не любит?

– Нет, просто Жужу у нас креолка! – бойко ответила Оля.

Карамзин рассмеялся и, прощаясь, заметил Сергею Львовичу: «Умные, Серж, у Вас детки. И остроумные! Храни их Бог!»

Ранняя любовь

Осенью Олю и Сашу начали возить на уроки танцев в классы знаменитого танцмейстера Петра Андреевича Иогеля. Занятия он проводил то в собственном доме на Большой Бронной, то у Грибоедовых в Новинском. Наперебой приглашали талантливого учителя к себе состоятельные дворяне. В их числе были знакомые и родственники Пушкиных: Бутурлины, Яньковы, Сушковы, Трубецкие. Тогда Марья Алексеевна возила старших внучат на уроки танцев к ним.

Иогель был уже немолод, но сохранял великолепную осанку, двигался необыкновенно изящно и грациозно. Он прекрасно владел европейскими языками, умел со всеми обходительно объясниться и обладал даром зажечь, развеселить учеников, привить им ловкость и красоту движений, которой в полной мере обладал сам, учил их свободно и красиво танцевать. Он казался детям неутомимым, когда заставлял их по счёту без конца отрабатывать упражнения и танцевальные па. Иногда маэстро брал скрипку и сам наигрывал мелодию танца в нужном для учеников темпе. У Саши с непривычки болели ноги, хотя за лето он вытянулся и перестал быть тучным увальнем. Он так страдал от своей неуклюжести на уроках! У сестры и её подружек выходило гораздо лучше. Особенно Саше нравилась тоненькая большеглазая Сонечка, дочка писателя Николая Михайловича Сушкова, друга Сергея Львовича. Девочка старательно выполняла все танцевальные упражнения, а когда к Сашиной радости её ставили в пару с ним, она не хныкала, как другие, и не ябедничала, если смущённый мальчик вдруг сбивался с темпа или наступал ей на ножку. Мало – помалу видеть Сонечку сделалось для Саши необходимостью, он думал о ней с нежностью и нетерпеливо ждал уроков танцев. Если бы не жизнерадостная улыбчивая Сонечка, эти уроки были бы для него сущим мучением.

В четверг 4 января 1806 года Саша и Оля, которой недавно исполнилось восемь лет, собирались к четырём часам пополудни на святочный праздник для самых младших учеников Иогеля. Сколько же потребовалось приготовлений! Хотя у Оли было красивое небесно – голубое платье «на выход», ей наскоро скроили более модное из жёлтого бального материного наряда, фасон которого уже устарел. С утра в доме царила предпраздничная суета, дворовые девушки занимались платьем и Олиной причёской. Саша собрался гораздо раньше и ждал в передней.

Наконец вышли родители, а сестры всё не было. Но вот появилась и она, одетая… в голубое платье: новый наряд девочке показался некрасивым, тяжёлым, сковывающим движения. Она не захотела его надевать, и Параше ничего не оставалось, как быстро приготовить ей любимое платье. Увидев дочь, Надежда Осиповна удивлённо подняла брови: